Недавно я ездила во Львов на международную культурную конференцию. Прямое самолетное сообщение между Москвой и Украиной в настоящее время отсутствует, поэтому добираться пришлось поездом. Палило солнце, состав медленно тащился по российским и украинским просторам. Внутри разговаривали о международных отношениях, работе, АТО (антитеррористическая операция — так Киев называет силовые действия в Донбассе) и помидорах.

Знакомая — профессор славистики, выступавшая на конференции с докладом, — летела во Львов из США. Мы долго обсуждали с ней в скайпе, насколько может быть опасно во Львове москвичу, как проще всего добраться и на каком языке стоит говорить с местными: не безопаснее ли будет беседовать со всеми по-английски? Так ничего на этот счет и не решив, я отправилась в путь.

Поезд. Разговоры

Информационное табло под потолком Киевского вокзала показывало плюс 38 градусов. Объявили посадку, и пассажиры потянулись в душные вагоны. На вопрос, работает ли кондиционер, проводник пообещал, что в дороге «продует из открытых окон».

В купе нас оказалось четверо. Двое украинцев — сорокалетняя женщина из Житомира, похожая на школьную учительницу математики, рабочего вида парень из Львова и двое русских: кроме меня, была еще женщина из Сибири, которая ехала отдыхать к друзьям в украинское село. В длинном синем платье, с высушенным жизнью телом, прозрачными светлыми глазами и мягкой улыбкой, она была похожа на странствующую монахиню. Объяснила, что лететь самолетом ей дорого, поэтому и едет «уже четвертый день». «Математичка» из Житомира поначалу говорила только по-украински. Но я плохо ее понимала, несмотря на все усилия (удалось выудить сохранившееся откуда-то знание, что «прапор» — это флаг, после чего мы стали обсуждать, значит ли это, что прапорщик — знаменосец). Оценив «сложности перевода», женщина вздохнула и перешла на русский.

Парень из Львова возмущенно и в то же время как-то растерянно говорил о погибающих в военном конфликте людях. Спрашивал, что об этом думают русские и как они относятся к украинцам.

— Да разве это мы решаем? — отвечала ему женщина в синем платье с ласковой улыбкой. — От простых людей ведь ничего не зависит. Мы хорошо относимся, у меня друзья там, у многих семьи, родственники.
— Допустим, у вас друзья. А у кого друзей нет? Они как?
— Хорошо относятся тоже. Все же знают украинцев, мы столько лет рядом жили...
Мне же показалось, что она преувеличивает степень добродушия российских граждан, но я промолчала. В конце концов, машины с украинскими номерами на московских улицах до сих пор встречаются и ездят без особых проблем.

— Вот если я, например, буду работать в Москве? — продолжал пытать парень. — Зайду в магазин и спрошу что-нибудь со своим говором? Я боюсь даже! 
— Так там за прилавком тоже люди с говором будут стоять, — выступила я в роли коренного москвича. — Никто разницу и не чувствует.
— Или полиция остановит, увидит, что со Львова…
— Вот полиция — да. Полиция у нас и для своих опасна, — признали мы с «монахиней».
— Ну вот, видите, — понурился парень.
— Как же может от народа ничего не зависеть?! — отчеканила «учительница». — Это же ваши власти!
— Конечно не зависит! Простые люди как жили, так и живут, — отвечала на это сибирячка, светясь слабой, отрешенной улыбкой.

К разговору начали прислушиваться стоявшие в коридоре. Кто-то обругал Порошенко. Другие возмущенно перечисляли случаи вранья по российскому телевидению. Растерянность, удивление и непонимание того, как так могло произойти, что вдруг началась война и гибнут люди, звучали у многих.

— А вот в Белоруссии у батьки — порядок! — внезапно сменил тему львовянин. — Я ездил недавно: чисто, поезда новые, дороги гладкие, в магазинах свои продукты!

— Да что вы сравниваете! Конечно, Лукашенко ведь — крестьянин, хозяин! Есть же разница, фермер стоит во главе государства, или гебист, или наши… Совсем разное отношение! — согласилась «математичка».

Сухонькая сибирячка тоже прошелестела, что бывала в Белоруссии и ей там очень понравилось. Поезд подъезжал к российско-украинской границе. Внутри дружно хвалили Лукашенко и белорусов.

Сухиничи — Киев. Граница

Поезд №73 ужасен — набор грязных вагонов, в котором кондиционеры работают не во всех купейных и совсем не работают в плацкарте. Вагона-ресторана в поезде нет, зато все стены обклеены листовками, предупреждающими об опасности лихорадки Эбола. Поезд останавливается на двадцать минут в Сухиничах Калужской области, где его атакуют продавцы гигантских плюшевых игрушек, разносчики пива, мороженого и сомнительных пирожков. Теоретически станция техническая, посему некоторые проводники на ней пассажиров не выпускают, так что возможность глотнуть свежего воздуха зависит от доброй воли очередного мелкого начальника. Такие поезда каждой своей скрипучей полкой и мутным окном показывают, насколько железнодорожная компания презирает своих пассажиров.

И еще, это родовой признак постсоветского пространства, такие вот составыходили полвека назад и до сих пор ходят из Москвы в Махачкалу и Бишкек, в Саратов и Псков. И люди в них ездят, как ни разделяй их границами, похожие, как братья. Одинаково потные, немытые, в шлепанцах на босу ногу, уставшие… Мужчины, которые садятся на корточки на перроне, чтобы перекурить. Парни, раздевающиеся до трусов, стоит им войти в поезд. Женщины с загорелыми лицами. Девушки с крепко сжатыми губами и проводками от смартфонов в ушах. Возьми толпу на остановке под Тамбовом и толпу на украинской границе — не отличишь.

Сначала прошли российские пограничники и таможенники, потом украинские. Из нашего вагона никого не высадили ни те ни другие. Украинский пограничник, услышав про конференцию, попросил официальное приглашение, которого я не сделала, потому что за последние годы, путешествуя в основном по Европе, привыкла к минимальным проверкам и потеряла бдительность. Я не могла понять, чего он от меня хочет, и только расслабленно махала руками и говорила.

— Ну, не пишите про конференцию, напишите просто, что еду отдыхать как турист. 
— Что же вы так, надо все официально делать, — укоризненно возразил он на предложение показать переписку по поводу конференции на смартфоне.

После чего поставил штамп о въезде и ушел. Никаких дополнительных документов — ни брони отеля, ни доказательств финансового благополучия — у меня не спросили.

В гости к Бандере

На заросшей сорняками площади, перед огромной стелой недалеко от вокзала стоял на постаменте худенький невысокий Бандера (рост при жизни — 158 см). Цветов у памятника не было. В отдалении на лавочках играли в шахматы местные старички.

Организаторы конференции разослали иностранным участникам памятку, в которой рассказывалась история Львова и его борьбы за независимость от Польши и от России. Участникам конференции предлагалось выучить несколько фраз по-украински и уважать желание местных жителей говорить на украинской мове.

Однако на месте мы с подругой обнаружили, что квартиру нам сдают люди, для которых русский язык является родным, на домах русскоязычные граффити превалируют над украинскими, а все продавцы в магазинах понимают русский и спокойно к нему относятся.

«Поэзия должна быть горьковата» — было написано на стене в одном месте.

Надо хорошо чувствовать русский язык и культуру (а также знать пушкинские слова — «поэзия должна быть глуповата»), чтобы написать такое.

При попытке обратиться по-украински собеседники в ответ либо переходили на русский, либо пытались отвечать по-английски.

Во Львове идет реконструкция дорог. В целом город пока очень неухоженный, старый, с обваливающейся с домов штукатуркой и устаревшими трамваями, однако уже сейчас видно, что этот старинный галицийский город с сохранившимся, пережившим войну историческим центром и множеством архитектурных памятников обладает большим туристическим потенциалом.

Из Львова в Киев ходят скоростные сидячие поезда, время в пути около 5 часов. Примерно столько же идет автобус до польского Кракова.

Мы посетили историческое Лычаковское кладбище, где выслушали от экскурсовода дивную историю про местного епископа, заказавшего себе надгробный памятник к семидесятилетию и потом еще три десятилетия проверявшего его сохранность, пока наконец в возрасте за сто лет не упокоился под ним. Старые кладбищенские памятники всегда заставляют меня задуматься о том, как сильно человеческая культура выстроена вокруг идеи смертности. Некоторые люди любят гулять среди пятен тени и света от старых деревьев, возле покосившихся ангелов, рыдающих над вырезанными в камне неразличимыми надписями — их это странным образом успокаивает. Меня — нет, но видеть надгробья с разрывом между датами рождения и смерти больше чем в сто лет приятно.

Дни нашей конференции наложились на львовский фестиваль джаза «Альфаджаз». На площадях стояли временные эстрады, с которых неслось нечто новоорлеанское. Выступали музыканты со всего мира. На узкой Староеврейской припарковался новенький «Феррари». У института имени Ивана Франко кучковались студенты, такие же расхлябанные и небогато одетые, как и в любом провинциальном вузе.

Рядом крупный плакат рекламировал продукты от местного производителя: «Нишком по хате крадется Тарас, тримай получше свой чорний квас!».

На плакате рука злоумышленника тянулась к оставленной на столе бутылке кваса.

— Тарас — самое распространенное имя в этом регионе, — прокомментировала моя ученая знакомая.

Лучшим кулинарным местом города из посещенных нами оказалась «Ресторация Бачевских». К сожалению, бар уже был закрыт и нам не посчастливилось попробовать фирменный напиток «Кровавая Марыся».

Мои знакомые евреи крайне неодобрительно относятся к культу Бандеры, считая его ответственным за еврейские погромы на Украине в 1941 году. Ведь если исторические здания в центре Львова войну пережили, то евреи, которые жили в этих зданиях, — нет. Староеврейская улица есть, а от старой синагоги остались лишь обломки стен. Эта трагическая история должна быть осознана и отрефлексирована. Пустота в том месте, где была целая жизнь, ощущается во Львове до сих пор — как, впрочем, она ощущается и в Праге, замечу в скобках, и во многих других городах Европы.

Со всем тем на месте показалось, что для местных Степан Бандера стал скорее торговой маркой, чем идеологом. Многочисленные футболки со словом «бандеровский» мало чем отличаются от футболок с Че Геварой или Лениным.

— Вот вам тут нравится, — проницательно сказала русская продавщица в сувенирном магазинчике на улице Братьев Рогатинцев, — а здесь все не так радужно! Как все началось, так со мной лучшая подруга разругалась. Сказала: «Я не могу слышать твою русскую мову». Да я всю жизнь тут живу, всю жизнь по-русски разговариваю, и вдруг такое… Так что не все тут радужно...

Львов. Встреча с полицией

Ранним утром в день отъезда случилось страшное: заказанное накануне такси не появилось. Уж не знаю, что послужило причиной — москальский ли выговор по телефону? Отсутствие ли местного номера телефона, на который мог бы перезвонить таксист?

Я стояла на улице с чемоданом, а время до отхода поезда на Киев стремительно истекало. Трамваи еще не начали ходить. Бежать до вокзала было далеко и бессмысленно.

В этот момент из-за угла вывернула полицейская машина. Я замахала руками. Полицейская машина передумала поворачивать направо и повернула налево, ко мне.

В автомобиле сидели три молодых парня в форме. Я объяснила про неприехавшее такси. Полицейские на заднем сиденье сдвинулись поплотнее и предложили мне сесть.

— Довезем вас до вокзала, — сказали они. — А шо вас тут, бандэры не обижают?
— Такси вот не пришло..., — расплывчато намекнула я.
— А шо у нас говорят, у вас какой-то закон приняли, шо все данные разговоры в интернете будут прослушивать? Это правда?
— «Пакет Яровой». Правда, — скорбно признала я.
— Значит не соврали в новостях, — переглянулись парни.

Я поблагодарила их, они пожелали мне всего хорошего и уехали. День только начинался.

По телевизору в привокзальном кафе рассказывали об очередной стрельбе в Донбассе и о гибели в зоне конфликта украинского певца Василия Слипака.